Спрашиваю: «Первые воспоминания — какие?» Отвечает: «Мне нет и года. Самолёт. Летим с мамой к папе в экспедицию. Взлёт. Всех придавливает к земле. И вдруг в этот момент на глазах у изумлённых пассажиров из люльки появляется голова и тельце девочки! Вопреки закону притяжения я впервые встала на ноги! С тех пор это ощущение сопровождало меня всю жизнь. Чем хуже, тем я сильнее».

1959 год. Семейные легенды Однажды, когда меня привезли из роддома, соседский мальчик забежал в гости, наклонился над коляской и сказал: «Динь-динь». Мама рассмеялась и стала звать меня Диной: ей как раз очень нравилась актриса Дина Дурбин. Я даже в титрах первых своих фильмов Дина, хотя по метрике Евдокия — в честь бабушки по отцовской линии. Мой отец очень переживал, что все церковные книги с записями нашей родословной сгорели в революцию в храме на Сенной в Петрограде. Но осталась красивая семейная легенда. В петровские времена в России началось активное заселение немцев. Одним из первых был барон фон Герман. Ему пожаловали поместье, крепостных. А тогда ещё существовало право первой ночи, и вот однажды в спальне барона оказалась крестьянка Коровина, которая потом от него и родила. Отсюда и пошла наша ветвь, то есть мы Германовы дети... Я в эту легенду верю, потому что она объясняет многие мои немецкие черты: обязательность, аккуратность, настойчивость. Мои родители познакомились в НИИ, где оба служили. Мама — химик, а папа был профессором геологии. Он на дух не переносил интриг, которые в то время захлестнули Академию наук. Как-то в 1955 году за смелую гипотезу его объявили сумасшедшим. Лишь спустя тридцать лет отцу принесли извинения — идеи-то его подтвердились. От травли он спасался в экспедициях. В горы ходил на протезе и костылях — потерял ногу в войну. Дома у нас во всех углах стояли его протезы разных годов — грубые, жёсткие, советского производства. Из всех протезов он сам собрал себе один — удобный. А мама моя была как эльф — порхала где-то в своём мире, вне социума, вне быта. За капроновые чулочки в мороз, за смешливость и непосредственность, за то, что младше на 21 год, папа называл её Финтифлюшкой. Мы с сестрой Любой родились у них друг за другом. И вдруг, когда мне было три года, родители развелись. Это было первое детское потрясение.Конец 60-х. Первое фиаско У меня было две няни, одна не справлялась. Да и мама быстро заметила, что со мной лучше не спорить: я была очень самостоятельной, жила своим умом, всегда чётко знала, чего хочу. Однажды увидела выступление Галины Улановой — решила стать балериной. Мне было восемь лет. Потребовала отвести меня в хореографическое училище. На конкурсе за гибкость, растяжку, подъём мне наставили пятёрок и одну двойку — за предрасположенность к полноте. Но фиаско меня только подстегнуло. Я сама записалась в балетный кружок при районном ДК. В одиннадцать лет по телевизору увидела выступление Ансамбля песни и пляски имени Локтева. Рванула к ним. В танцевальную группу опять не приняли, тогда я записалась в хор. Во время долгих репетиций я выучила все хореографические номера и с наслаждением исполняла их перед хористками. И вот однажды перед очередным концертом за кулисами, когда я кружилась и вертелась в танце, меня окликнули: «Девочка, хочешь сниматься в кино?» — «Конечно!» — тут же выпалила я. При этом никакого священного трепета перед миром кино у меня и в помине не было! Меня пригласили сниматься в фильме «В ожидании чуда». Как же меня тогда возмущало на съёмках, что надо часами ждать — то погоды, то чьего-то вдохновения! Думала: «Ну что мы всё сидим? Сто раз уже можно было сыграть!» Поэтому в актрисы я идти не собиралась. Моё воображение будоражили раскопки, сокровища, гробницы, Тутанхамон!А потом опять вмешался случай. Подружка из хора показала мне газетное объявление. Кто мог знать, что в этом мятом клочке — моя судьба? Речь шла о просмотре старшеклассников на «Мосфильме». Я завелась и поехала. У проходной была толпища — сотни подростков! Я оказалась в последних рядах. Чтобы заметили, стала подпрыгивать, и ассистентка позвала меня: «Ну-ка, вот ты, иди сюда». Вскоре меня утвердили в «Розыгрыш», режиссёром был Владимир Меньшов. Мы все — школьники — его обожали. Он работал с нами как с профессионалами, объяснял, как достраивать роль, как продираться к сути. Именно тогда и на всю жизнь я ощутила гипнотическое пространство «Мосфильма». В то время там снималось столько кумиров! Заглядываешь в буфет, а за столиком запросто сидит Вячеслав Тихонов или Леонид Куравлёв с пирожком. Правда в ступор от этого я не впадала. Локтевский хор часто выступал в сборных концертах, так что я и до этого сталкивалась с известными артистами: Аллой Ларионовой, Николаем Рыбниковым, Татьяной Самойловой... И надо признаться, чувствовалось, что их время уже уходит, что им трудно. Может, ещё и поэтому я не очень-то и стремилась в этот мир, уже тогда отдавая себе отчёт, какой он зыбкий... Помню, съёмки подходили к концу, и мы — Дима Харатьян, Андрей Гусев, Наташа Вавилова — обсуждали, куда идти учиться после школы. Кто-то сказал: «Я, наверное, в театральный». И вдруг все подхватили: «А точно, давайте!» И меня как током ударило: конечно, только туда, куда же ещё?!1976 год. Испытание медными трубами«Розыгрыш» вышел на экраны и стал культовым. И началось!.. Ко мне без конца подходили на улице: «Ой, а это вы снимались в фильме?..» Школа раскололась: часть завидовала, часть боготворила. Даже не помню, как я экзамены сдавала на аттестат, по-моему, мне их автоматом зачли. В общем, голову мне вскружило прилично. Понятно, почему меня не взяли учиться в тот год. Я во все театральные приходила с внутренним посылом: «Я звезда!» Да ещё и первая любовь меня накрыла — тоже на «Розыгрыше». Человек был намного старше меня, несвободный... Мы встречались редко, но на большее я и не претендовала. Просто была бесконечно счастлива и одновременно бесконечно несчастна. В какой-то момент чувство стало настолько безбрежным, что заняло всё моё жизненное пространство. Остальное отошло на второй план. В результате в театральный я поступала... шесть лет подряд. Дабы не привлекли за тунеядство, мыла полы в НИИ. Прибегала в шесть утра, чтобы никто меня с тряпкой не видел. Потом устроилась секретарём-машинисткой в газету завода «Калибр». А вечерами занималась в студии, которую при журнале «Театр» открыл критик Александр Демидов. И — чудо! В его спектакле «Смерть Тентажиля» по Метерлинку меня заметила Татьяна Доронина. Подошла ко мне. Узнав о моих мытарствах, предложила: «Ну, это несправедливо. Давайте я позанимаюсь». В то время она блистала в театре Маяковского. Помню, как вошла в гримёрную звезды и... со мной впервые случился паралич воли. Начала читать, она прервала: «Ну что же вы, девочка, такая беспомощная...» Это прозвучало как приговор. Больше я к ней не приходила. А потом в спектакле «Ромео и Джульетта» в малюсенькой роли мальчика меня приметил Юрий Любимов и пригласил к себе на Таганку. Артистку самодеятельности! Год я просто в зале просидела — смотрела его репетиции, училась. И снова — господин случай. Заболела актриса, и за двадцать минут до начала спектакля «Час пик» меня ввели на роль дочки персонажа Вениамина Смехова. С тех пор так и зову его — папа Веня. Безмерно благодарна Юрию Петровичу за тот опыт. Но главное — за то, что успела пересечься с Высоцким. Я увидела человека такой воли, такой собранности, такого счёта к жизни и к себе, и такой отдачи! Концентрация энергии в нём была мощнейшая. Казалось, будто у него есть свой вертикальный коридор общения с небом. Высоцкий в Театре на Таганке был сам по себе, почти ни с кем не общался. Приезжал на спектакль, отыгрывал и сразу уезжал. Мне стало ясно, что вокруг его фигуры гораздо больше лжи, наветов, чем правды. Потом — смерть Высоцкого, развал «Таганки». Всем было уже не до меня.1981 год. Работа над ошибкамиЯ снова провалила вступительные экзамены... И пришла к неутешительному выводу: мне 21 год, таких «старух» в театральный уже не берут, в другой вуз идти нереально — забыта вся школьная программа. В последний момент узнала, что Табаков набирает заочный курс. Страшно было! Думала: «К нему? Куда уж мне. Планка слишком высока». И всё-таки пошла. Погибать, так с музыкой! И пока шла от ГИТИСа до какой-то школы на Бронной, где были прослушивания, каких-то 20 минут — у меня произошла полная переоценка ценностей. Будто осенило, что моя безумная шестилетняя любовь — это умопомрачение, безысходность, тупик. Что, растворяясь в ней, я «не видна в пространстве». Это был момент истины. И такая вдруг окрыляющая уверенность во мне появилась! Вот такая, перерождённая, пришла я показываться Табакову. И поступила. Мы, ученики, стали ходить к Табакову в его театральный подвал на спектакли, подружились со студийцами. На голом энтузиазме мыли полы, проверяли билеты, шили и стирали костюмы. Меня назначили ответственной за туалеты. Я не сопротивлялась и следила, чтобы зрители не умыкнули дефицитную туалетную бумагу, которую по блату доставал сам худрук. Относился к нам Олег Павлович по-отечески: подкармливал, воспитывал, привозил подарочки из-за границы, учил жизни, то есть был абсолютным гуру. Конечно, работать после диплома все мечтали только у него. Помню, как тряслись в коридоре — возьмёт или нет? И вот меня вызвали в зал, где сидела вся труппа. «Дуся, я не могу тебе дать место — его просто нет», — сказал Табаков. Моё нутро опустилось, а он продолжил: «Но я оставляю в репертуаре твой дипломный спектакль, придумай, на что жить». Какое же это было счастье! Целый год я и ещё несколько человек играли бесплатно в ожидании ставок. А зарабатывали ночными санитарами в больнице. 1991 год. Подмена Я невольно предала театр. Пропустила спектакль. И меня уволили... В Лондоне готовилась постановка с Джоном Малковичем. Роль журналистки из соцлагеря на волне интереса к России решили доверить русской. На кастинг пригласили четырёх актрис, я была в их числе. Мы хорошо подготовились: с трапа самолёта из голодной, нищей тогда России сошла делегация в роскошных мехах, взятых на прокат у подруг. Выбрали в итоге Ингеборгу Дапкунайте, которая потом вышла замуж за режиссёра проекта.Моё отсутствие совпало с «Ревизором» в «Табакерке». Я всех подвела, и в назидание меня уволили. Какое-то время ещё доигрывала свой репертуар, но в театре чувствовала себя уже посторонней. Это была рана. Но я не сдалась. Благодаря чему? Я в жизни много раз отчаивалась, опускала руки, а потом вдруг появлялись силы — и всё само собой выстраивалось. В то время многие актёры «вертелись» — пекли пирожки на продажу, возили из-за границы партии сигарет, открывали видеотеки. А я подумала: салон красоты — вот что перспективно. С подругой-косметологом мы объединили усилия. Я была «паровозом» — выдвигала идеи, налаживала связи, вела переговоры, просчитала систему скидок, составила бизнес-план, нашла спонсора и с этим пошла к... Табакову, как к ректору Школы-студии МХАТ. Предложила открыть салон на первом этаже школы — на Тверской, чтобы у актрис было больше возможностей заниматься собой. Олег Павлович меня поддержал, но решения — отдадут ли нам помещение в аренду — долго не было. И вдруг на меня посыпались роли в кино. Роль хозяйки салона красоты мне не далась. Зато вскоре меня вернули в театр, да ещё дали звание заслуженной артистки. Середина 90-х годов. ПотериЯ решила обзавестись дачей. Отец был уже очень пожилым, в Москве ему тяжело дышалось. Друзья подсказали, что рядом с их участком под Рузой продаётся дом — простой, но основательный. Там мы и поселились. Помню, на своей первой машинке — стареньком «Жигулёнке» по прозвищу Семён Семёныч — я перевозила из города вещи, кое-что из мебели. Как-то июльской ночью я неожиданно проснулась от треска и света. Я спала на втором этаже, отец — на первом. Понеслась вниз и увидела стену огня. Спасла меня подушка, которой я инстинктивно прикрылась... Почему случился пожар — до сих пор осталось загадкой. Пробиться к отцу, спасти его я так и не смогла. У нас у всех в той или иной степени есть чувство вины перед родителями. У меня оно чудовищное. 1999 год. Нашла спасательный кругВ Москву приехал Полунин со своим «сНежным шоу». Мне было уже сорок, а семьи нет, в кино и в театре затишье, перспектив никаких, куда двигаться, не знаю. Попасть на шоу было нереально, но я дошла до директора, и меня посадили в третьем ряду. Покорена была с первых секунд. Восторг! Во мне сразу всё отозвалось, я поняла: вот моё спасение! Пошла прямо к Полунину: «Слава, я хочу быть с вами». Повисла пауза. И тут он говорит: «Разве такие глаза могут врать? Давай, приходи. Но есть просьба — забудь всё, что умеешь». Это был гениальный код обновления! Я начала заново учиться воспринимать мир, открылись какие-то неведомые мне резервы. Как объясняет сам Слава, клоун — маленькое государство в несвободном мире. Клоун — ребёнок, засланный в мир взрослых, шалун, провокатор, который говорит: можно жить в согласии с собой. А ведь это и моё жизненное кредо.Спустя полгода я получила приглашение в полунинский проект «Корабль дураков». Слава набрал учеников, и мы целый месяц, плавая по Волге, существовали в режиме творческой лаборатории. Слава объявлял: завтра у нас «жёлтый день». И каждый должен был придумать и показать этюд (по-клоунс- ки — бяку) на жёлтую тему. Как мы хулиганили! Я сочинила «Гимн глупости» и спела его на мотив знаменитой песни Эдит Пиаф, выйдя как Пиаф-клоун. А потом Полунин пригласил меня в числе других актёров во Францию отпраздновать День дурака 1 апреля. И мы в буквальном смысле слова валяли дурака в центре Парижа, правда, под присмотром предупреждённой полиции. Я побывала в доме Славы под Парижем — это бывшая мельница, отреставрированная, четыре гектара земли. Большой дом, который одновременно — репетиционная база с гиперсовременным игровым залом. В доме принципиально нет ни одной пластиковой вещи, зато несметное количество книг, роскошная фильмотека. Ни одной одинаковой комнаты! Все оформлены в разных стилях. Есть индийская, есть комната невесты — вся белая, в оборках, или комната Щелкунчика, где всё гигантское — входишь и оказываешься под столом, на нём чашка размером с кастрюлю, постель устроена в корзине для вязания... Я жила в шатре Шахерезады — полумрак, шёлковые подушки, изысканные ковры, обувь с загнутыми носами. Мельница во дворе огорожена забором из деревянных дощечек. Верхушка каждой — это силуэт кошки: такая, разэтакая. И в саду столько фенечек — под любым кустом! Всё это доводила до ума Славина жена Лена. Нашему сотрудничеству уже много лет, и оно продолжается. Мой любимый образ — наивный клоун с сачком в «Блю-блю-блю канари». Впереди его проект «Бабы-дуры».2000 год. УсыновлениеКоля... (В тот год Евдокия взяла из детдома мальчика Колю. Спустя 7 лет Коля вернулся в детдом. — Прим. ред.) С этим мальчиком связаны фантастическая любовь, глубочайшая боль и сфабрикованная клевета. Мне, клоунессе, остаётся пусть горько, но улыбнуться, сожалея о клевещущих людях с изуродованной душой. 2000-е годы. Смена амплуаКак-то прислали сценарий, в сопроводительном письме было написано: «Дорогая Евдокия Алексеевна! Мы предлагаем вам на выбор две роли...» Я обрадовалась — на выбор! Читаю: «бабушка с укропом» или «бабушка с мобильным», обеим под 70 лет. Ответила: мои актёрские возможности переоценили, боюсь не справиться... И смех, и слёзы. А сейчас снова вдруг повалила работа, причём разноплановые роли! И Лиля Брик, и Любовь Орлова. Мечта! Почему вдруг привалило? А я давно заметила, что проходила всё через вдруг и однажды, настойчиво продиралась к своему, всякий раз убеждаясь: случайность — частный случай закономерности. Осенью мне исполнится 55, а Вере Комиссаржевской, с которой мы родились в один день, — 150. Свои юбилеи мы отметим вместе: я буду играть Комиссаржевскую на сцене.

Аналог Ноткоин - TapSwap Получай Бесплатные Монеты

Подробнее читайте на chaskor.ru